фото: материалы пресс-служб
В его фильмографии более 130 работ, его знают по «Ладоге», «28 панфиловцам», «Аманату», «Родителю», «ГДР», «Цою», «Человеку у окна», «Мосгазу» и другим. Он заслуженный артист России, но путь его начался в Казахстане. Он прошел практически всю страну, а сегодня переезжает жить из Санкт-Петербурга в Москву.
– Вы живете в Питере или, я слышал, перебрались в Москву?
– Я в процессе переброски. Но я не сказал бы, что питерский человек. Родился в Казахстане. В Санкт-Петербурге с 2002 года.
– Вы родились в Казахстане, учились в Екатеринбурге, потом Новосибирский драматический, затем Питер. У вас не было ощущения, что вы выбрали путь кочевника?
– Москва — это мой пятый город. Где-то было тяжелее, где-то проще, легче, но профессия предполагает все-таки в своей сути какую-то кочевую жизнь. И это сопряжено с тем, что из нашей профессиональной жизни уходит понятие «театр-дом». Потому что жизнь сложнее, чем рамки какого-то репертуарного театра. При этом я его самый преданный артист. Ну мне так кажется, потому что я его люблю и обожаю, и мне сложно совмещать другие роды деятельности с театром-домом.
– Вы говорите, что преданы репертуарному театру, но в Санкт-Петербурге вы оставили театр. Хотя продолжаете играть определенные роли в Театре Наций…
– Ну просто в Театре Наций уникальный формат: будучи репертуарным театром, он не имеет труппы. Я знаю по крайней мере таких два театра — в Санкт-Петербурге «Приют комедиантов» и в Москве Театр Наций. Есть основной костяк артистов, которые сотрудничают с театром. По сути на каждый спектакль ты заключаешь отдельный договор, и это очень удобно и в плане регламентирования графиков, и расписания. Это удобно и во взаимоотношениях с театром, и в формировании репертуарной политики, потому что театр может менять ее в зависимости от своих потребностей и использовать артистов, которые ему нужны.
– Я читал, что в детстве вы ко всему быстро остывали. Чем зацепил театр?
– Зацепил меня прежде всего своей неизвестностью, своей сложностью, своей, наверное, недосягаемостью. Мне всегда было сложно становиться на творческий путь, то ли в силу своего зодиакального знака, то ли воспитания. Я далеко не творческий человек был и в раннем детстве, и в юности. И только количество людей, которые встретились на моем пути, очень важных для меня, вернули меня в эту стезю, за что я им благодарен. Это мои педагоги, товарищи, друзья, социум, в котором я оказался в поздней юности, с последних выпускных школьных лет. И вот это меня все время терзало, что для меня это было очень сложно, но очень манило, и манило прежде всего умением и какими-то достижениями моих близких товарищей, друзей и учителей. Какие-то примеры, которые на меня производили очень сильное впечатление и давали надежду, что я могу этим заниматься.
– Какое значение сегодня придаете дружбе, в то время когда практически все уже общаются в соцсетях?
– Я думаю, что этого никто никогда не отменит и это необходимая часть нашего психофизического здоровья, то, что нас формирует как личность, то, что нас формирует как людей, которые обладают органами чувств, включая тактильность.
– Вы тактильно общаетесь?
– Ну конечно. С появлением соцсетей как средства коммуникации, это становится сложнее, но все равно самое ценное, что есть в общении — это близость друг к другу просто на физическом уровне. Выражение глаз, настроение человека, его участие на уровне энергетики.
фото: материалы пресс-служб
– Что для вас друг настоящий?
– Друг — у меня нет системы такого определения. Есть масса поэтических строк по этому поводу, есть прекрасные песни, включая Владимира Семеновича, есть выражения, поговорки по этому поводу. Видимо, друг — это человек, без которого ты не можешь, без которого ты не ты. Друг, это какая-то часть тебя, человек, который с тобой и в радости, и в беде. Друг — это семья.
– Знаете, один актер сказал давным-давно: будь на каком-то километре МКАДа в три часа ночи с топором и человек отвечает «да, буду», не спрашивая, зачем, почему.
– Ну, собственно, да. Видимо, это входит в какой-то реестр дружбы.
– Ну это шутка была, но тем не менее что-то в этом есть правдивое.
– Просто друзья, уровень дружбы, дружеские отношения предполагают доверительные отношения. Понятно, люди разные. Но друзья… Чем меньше сомнений в неадекватности какой-то просьбы или стремления друг друга увидеть в каких-то странных обстоятельствах, тем он больше друг.
– В фильме «Союз спасения» вы играете великого князя Константина. У вас целая коллекция образов исторических и политических деятелей, военных. Ответственность испытываете, играя их, особенно тех, кого визуально помнят люди сегодня, как того же Горбачева, которого вы исполнили в «ГДР»?
– Все те исторические личности, которых мы можем воспринимать по историческим фактам, событиям, не наши современники — они в большем допуске их воплощения. А наши современники — это другого рода ответственность, потому что они в каждом из нас, сопряжены с нашим взрослением, с нашей жизнью, с нашим ощущением и отношением к этим событиям. Не хочется говорить, что историческая современная личность для каждого своя, но да, все мы воспринимаем их субъективно, с учетом тех реалий, в которых каждый из нас находился и как эта конкретная историческая личность на него в этих реалиях повлияла. В этом большая сложность.
– Ну а понравилось побывать в образе императора?
– Да, конечно, понравилось. Что касается костюмного исторического кино, мне очень нравится присутствие эпохи, присутствие времени в любых ипостасях. Я люблю историческое кино. И еще фэнтази. У меня такого опыта еще не было, но я мечтаю о том, чтобы мои актерские чаяния позволили мне соприкоснуться с такого рода материалом.
– Ну дай Бог.
– Это касается и в прямом смысле иллюзорного мира, придуманного. Но ни в коем случае не утопического, все-таки ближе к сказке, больше нашей культуры, российской современной и советской фантастики.
– Что в «Союзе спасения» вам понравилось больше всего?
– В «Союзе спасения» мне понравился масштаб и очень серьезный подход с точки зрения исторического понимания тех событий. Я не знаю, насколько в этом есть какая-то историческая оценка, но люди очень серьезно заморочились, занимались исследованиями множеством источников, воссоздания действительности, городов, площадей. Это касается интерьеров внутренних: убранства палат, костюма, реквизита, что стояло на столах, что горело, что лежало, что читалось, как писалось. Люди прекрасно с этим справились и было очень отрадно от самого масштаба съемок и вообще от исторического жанра, который появляется в нашем синематографе. И в этом смысле я вижу очень большую просветительскую пользу. Было прекрасно, отрадно. И все коллеги, которые в этом участвовали, играли основных действующих лиц, тоже были очень увлечены идеей: лошади, шпаги, эполеты, дают другое внутреннее ощущение, другую стать. И это очень завораживает, включает в тебе совершенно другую инерцию, энергию.
– Виталий, а как одеваетесь в жизни?
– Никак.
– Голый ходите?
– Не в чем мать родила, но в том смысле, что если мне нравится какая-то вещь и я понимаю, что буду носить это долго, покупаю сразу несколько пар обуви или несколько одинаковых сорочек. Понимаю, что надо что-то менять в этом смысле, но я не люблю думать по утрам, что мне надеть. А я люблю, когда тело вживается в одежду, мне хочется какого-то комфорта. Это не совсем широкое, не совсем оверсайз, это чуть-чуть больше под мою фигуру, чтобы было комфортно. Понимаю, что в силу профессии нужно иметь разный гардероб, чтобы куда-то выйти и в чем-то зафиксироваться в нашем с вами формате, но это не смокинг. Хотя смокинг…
– Вам тоже идет.
– Ну, грубо говоря, если я начинаю в это играть, если у меня есть возможность где-то надеть смокинг, я с удовольствием раз в год его надену.
– Как я понял, вы выбираете стиль, а не моду.
– Собственно, да. Это светло-серый, синий, темно-зеленый, темно-голубой.
– А как вы подошли к выбору цветов?
– А не знаю. Подошел к зеркалу, смотрю, что на мой взгляд, больше мне органично. Ни в коем случае не флуоресцентные, не ядовитые.
– Соответственно своему возрасту?
– Знаете, с юности у меня, по сути, ничего не поменялось.
– То есть ответственность за то, как вы выглядите, лежит только на вас? Ни в коем случае не на супруге?
– Нет. Хотя надо мной работают и с каждым разом все серьезнее пытаются, чтобы просто я попробовал что-то другое. Надо пробовать, чтобы понять. В этом смысле активность со стороны супруги наблюдается. Но пока я не в явной степени, но внутренне сопротивляюсь.
– Что значит для вас ответственность за ближний круг, за семью?
– Я не знаю, просто в этой ипостаси я как-то разделен. В том смысле, что я, конечно, чувствую ответственность за то, что мне нужно что-то дать, имеется в виду как-то воспитать детей своим умением, своим знанием, ощущением пространства, общества, времени. Но, с другой стороны, я понимаю, что могу не соответствовать талантам и стремлениям моих детей. Они же должны быть лучше. Я могу себе только позволить не делать зла, не тревожить их, быть рядом с ними эмоционально и ни в коем случае не определять их стремления в каких-то потребностях реализовываться.
– Хорошо, вы не тревожите своих старших Олю, Алексея и Илью? Чем они сейчас занимаются, вы знаете?
– Они учатся. Ольга в университете. Пацаны заканчивают третью школу, формат средней школы. Им 15 лет, они типа пареньки большие.
– Но они не пошли по вашим стопам?
– Нет, не пошли. Может быть, и к лучшему.
– Вы не настаивали?
– Нет. Никогда в нашей семье такого не было, чтобы привлекать их к какой-то творческой деятельности именно в исполнительском качестве. У нас же инструмент — наше тело. В этом смысле кто-то поигрывает на гитаре, кто-то рисует. Если бы их что-нибудь заинтересовало в моей деятельности, они бы сами на это подлипли.
– Дискомфорта от этого не испытываете?
– Мне было какое-то время грустновато, что они не интересуются тем, чем я занимаюсь. И в редких случаях кто-то из моих детей видел меня на сцене. А мне бы, конечно, очень хотелось, чтобы они на меня посмотрели и увидели, чем я занимаюсь. Театр такое текущее искусство, что закрыли спектакль и все, редко на каких носителях это остается, в отличие от кино.
фото: материалы пресс-служб
– Ну да, как говорят: кино это плевок в вечность, а театр это пришел, увидел и ушел.
– В каком-то смысле да.
– Вместе с памятью человека все забывается.
– Да. Если нет летописцев, если ты не определяешь исход театра на ближайшие десятилетия, если ты не реформатор, если за тобой никто тем более не зафиксирует, это все эфемерно. И, конечно, в раннем детстве моих детей хотелось бы, чтобы они на меня посмотрели с какой-то другой стороны. Потому что роли и количество характеров дают возможность другой реализации, ты видишь другого папу, менее задорного или более, или старого, или молодого, или более злого.
– А вы задорный папа?
– Нет, не задорный. Я самый обыкновенный папа.
– Вы по маме немец. Что немецкого передалось вашим детям?
– Вот какая-то мера сдержанности во всех смыслах, чуть-чуть я страдаю от того, что эмоционален больше внутри, чем внешне. У меня, конечно, есть всплески, за которые я себя ругаю, позволяя себе что-то такое, чего можно было и не позволять. Псевдо-аккуратность. Потому что есть какие-то вещи, в которых я катастрофически не аккуратен. Но очень педантичен в том, что касается устройства быта, чистоты на кухне. Это у меня от мамы — патологическая чистота. Я могу стоять и целыми днями в свободное время готовить и в то же время натирать плиту. Хотя можно было подождать и потом чистить после всего процесса приготовления. А я совмещаю. Если я пролью пенку с бульона, пронося его на ложке, тут же начинаю чистить. Отношусь к этому с долей иронии, но это расстройство.
– На немецком кто-то говорит из детей?
– У них в активе много языков. Они в этом смысле не в меня пошли. Но немецкого пока еще нет. Но собственно, и я тоже не говорю. Я воспитывался с дедушкой-бабушкой, они в быту разговаривали на немецком. Моя мама тоже до школы говорила. Но с годами она уже в достаточно преклонном возрасте язык потеряла.
– Язык уходит, если его не практикуешь.
– Да. А так я рос в бытовом смысле на немецком языке. Но в меня ничего не вошло, кроме поешь, погуляй, каких-то ругательств смешных и каких-то миловидных. Конечно же, это пасха, это яйца, рождественские кролики. Праздники, которые сопряжены с католицизмом, с христианской культурой. Книжки на немецком. Тайное хождение бабушки с дедушкой в церкву. Она так говорила: «в церкву». Думаю, что у них была какая-то протестантская вера. Вот это есть. И со старшим братом мы это в полной мере ощутили и никуда не делось. И конечно же, это кухня: фасоль, свинина, капуста. До сих пор одно из моих любимых яств это прекрасное семейное поколенческое блюдо — соленая фасоль стручковая со свининой, тушеной с пюре. Это всегда в наших застольях, когда есть возможность, ее надо заготавливать по осени, что мама успешно делает. Ну и еще некоторые кулинарные секреты, которые тоже до сих пор в моем гастрономическом активе занимают очень большую часть.
– Так это была «церква» или «кирха»?
– Дело в том, что мои бабушка с дедушкой, конечно, говорили «кирха», но у них было такое странное путание падежей, то ли просто коверкание окончаний. Они поволожские, говорили «памадоры». Конечно же, кирха и конечно же, был Гете на книжных полках, полные собрания на немецком языке. Дед точно почитывал. И писал он на немецком языке, даже просто записки. И думали они соответственно на немецком языке.
– Как вы считаете, актер должен следить за собой? Просто вы такое блюдо калорийное назвали. Поддерживаете себя в физической форме или нет?
– Прямой ответ: конечно, должен. Не у каждого получается, но я себе пообещал и пока успешно к этому иду. Вопрос не в наличие жира или пищи, которая калорийна, и тем более алкоголя. Вопрос в количестве. У меня был период безответственный. Уже полгода я занимаюсь собой и не чувствую никакого дискомфорта, по сути, себе ни в чем не отказываю. Просто слимитировал для себя какую-то часть продуктов, каких-то в приоритете больше. Пришел к тому, что возвращаю себя к прежним психофизическим данным. Хвастаюсь, что минус 15 килограммов за небольшое количество месяцев скинул.
– Круто.
– Даже больше. И чувствую себя прекрасно! Понимаю, что в этих обстоятельствах других вариантов у меня нет. В силу уже серьезного возраста и в силу того, что надо заниматься профессией, нам же не только сказочников-героев играть.
– Скажем так: не только вам в пиджаках сидеть за столом. Вам еще и по лесу бегать с автоматом.
– Не то, что надеюсь, а я уверен.
фото: материалы пресс-служб
– Отношение с алкоголем? Вы как-то признались, что отдых на море должен быть не более недели, потом начинаешь спиваться. Это как?
– Имелось в виду не в буквальном смысле. Последнее время я практически совсем не употреблял алкоголь. Ну а вообще долгие годы я был человеком, выпивающим с радостью. Вопрос в том, что выпивать я люблю, выпивать я умею, выпивать это в моей культуре. И никогда у меня не было с этим проблем. Тем более с количеством алкоголя. Но я понимаю, что нужно что-то менять. Алкоголь лишает тебя права активного отдыха. И видимо, я это имел в виду.
– Вы рассказали про старших детей, а что дочка Ксения от второго брака? Как много времени удается находиться в семье с вашей занятостью?
– В этом большая проблема, она сопряжена с переездом в Москву. Я в процессе. И так складывается сейчас моя жизнь, что в основном работа у меня вся в столице нашей родины. С прекрасными театрами продолжаю сотрудничать.
– Но тяжело мотаться.
– Если это экспедиции, затяжной съемочной период или репетиционный, когда ты находишься в репзале, или на выпускном этапе, ты конечно же, не видишься с семьей. Но они сюда приезжают, и я в свободное время пытаюсь поехать в Питер. Да, я чувствую, что в этом есть трагедия, потому что большую часть именно домашнего времени дочь в номинале трех лет проводит с моей супругой без меня. Это даже не ее проблема, жизнь покажет, конечно, моя проблема. Потому что я не вижу самого крутого, что происходит в этот период жизни, когда человек растет, и изменения происходят каждый день. И это такой концентрированный возраст, когда каждый день у нее новые открытия, новые возможности, новое понимание пространства. Вот в этом, конечно, есть очень большое «но», которое противопоставляется работе. Но мы делаем все для того, чтобы это изменить.
– Увлечение лыжами осталось?
– Недавно мы с супругой съездили покататься на три дня, нам с погодой не повезло. Я года два-три не выезжал. Осталось на уровне инерции. Стараемся последние годы раз в сезон встать на лыжи. Супруга у меня только начинающая.
– Но она разделяет ваше хобби?
– А от ее инерции и идет. Я-то знаю, чем это заканчивается.
– Колени не болят?
– Мы пользуемся всякими примочками. Пока не беспокоит. Но я понимаю, что надо страховаться ортопедическими штучками.
– Любимые места какие?
– Я был очень много где. Сейчас практически недосягаема заграница. Катался и в России. Не в качестве рекламы, но самое комфортное катание это Шерегеш. Единственный его минус — он далек и разница 4 часа. Прекрасен и Кавказ. Сейчас попробую счастья на Камчатке.
– Скажите, как расслабляетесь? Только не говорите, что не напрягаетесь.
– Намывая кухню, расслабляюсь. Как еще? Люблю, конечно, баню.
– Русскую или финскую?
– Конечно, предпочтительна русская, со всеми опциями. Но я не настолько люблю, чтобы пойти туда один. Люблю со всеми этапами парения, но без компании баня для меня не баня. Сам себя по спинке не похлопаешь.
